Марк Шагал видел мир иначе. В этом не может быть никаких сомнений.
Когда он родился в небольшом городке Витебск в Беларуси, горел соседний дом. Позже в автобиографии, озаглавленной художником «Моя жизнь», он пишет: «Может быть, поэтому я всегда так и нервничаю». Действительно, глядя на его фотографии, можно заметить вездесущий возбужденный блеск в его глазах. Этими глазами он увидел мир, кипящий жизнью, красками, нежностью и счастьем. Этот мир, сияющий в его работах, всегда пасторальный и красочный.
Запах детства
В детстве он рисовал свои картины на мешковинах, висящих над его кроватью. Его многочисленные сестры тайно крали их и использовали в качестве половиков.
Делать что-то тайно в такой огромной семье было нелегко. Марк был одним из девяти детей. Вспоминая свое детство, Шагал писал, что «пахло копченой селедкой». Селедка была везде – на обеденном столе, в кладовой. Она заполняла продуктовый магазин его матери и была основным продуктом фабрики, на которой работал его отец.
«Способный» студент
Наконец, в 1906 году, уступив обещаниям сына, мать Шагала разрешила ему посещать художественные классы известного местного художника Иегуды Пена.
Марк был полон надежд и мечтаний, ждал, что знаменитый мастер обратит внимание на красоту его работ. Но его максимализм не сработал: Пен не считал Шагала талантливым. По его словам, он был в лучшем случае «способным». Начинающий художник быстро потерял интерес к формальному классическому искусству. Он не понимал, зачем рисовать холодные мраморные головы древних греков, когда все вокруг было намного красочнее, намного живее.
Он действительно старался, только древние греки на его картинах выглядели ортодоксальными евреями. Через два месяца Шагал бросил занятия у Пена, несмотря на огромное уважение к учителю. Он был разочарован, но все еще полон решимости показать миру, каким он его видит или, может быть, каким он должен быть.
Красивая жизнь
Детство для Шагала заканчивалось слишком быстро. Пора было покинуть родительский дом, повзрослеть…
Белла была единственной музой Шагала. Еще до свадьбы он нарисовал ее обнаженной к ужасу своей религиозной матери. Он рисовал ее почти постоянно: белой, черной, обнаженной, с букетом цветов, летящей над городом… Именно она вдохновляла на такие шедевры, как «День рождения», «Променад» и «Букет цветов». Но все это было потом. А пока Шагал был молод, влюблен и полон решимости покорить Санкт-Петербург.
Не сдаваться
Петербург не очень полюбил будущего всемирно известного художника-авангардиста. Шагал пытался поступить в академию технического рисования, надеясь встретить художников-единомышленников и получить вид на жительство, без которого евреям не разрешалось жить в столице.
Он по-прежнему оставался идеалистом и был искренне удивлен, когда академия, созданная для богатой аристократии, отвергла еврея из бедной семьи. Отказ не сильно повлиял на него психологически – он по-прежнему пребывал в уверенности по поводу своего видения. Однако с практической точки зрения все было сложно. Шагала заставляли жить в грязных комнатах, крыши которых часто протекали. Его даже ненадолго арестовывали за отсутствие вида на жительство.
Но он решил не сдаваться и, наконец, в 1910 году поступил в художественную школу. И снова ему стало не по себе. Классическое художественное образование было ориентировано на перерисовку античных статуй, требовало реализма. Шагал же хотел изменить мир по своему желанию: считал, что, если видит зеленое лицо с пейзажем на лбу, почему бы не нарисовать его?
Цвета его мира
К 20-ти годам Шагал был полностью уверен в том, что от художественной школы никогда не получит ничего полезного. Зачем беспокоиться, если всего лишь и нужно рисовать мертвых гипсовых греков?
Хоть ему и доставались похвалы за работы, он знал, что хочет чего-то другого. Леон Бакст, известный в то время театральный декоратор, первым заметил талант Шагала. Именно он спонсировал его, впервые посетившего Париж в 1910 году.
В Париже
После этого и Шагал называл Париж своим «вторым Витебском». Несмотря на долгую разлуку с далекой родиной, он хранил ее в душе везде, где бывал и, как следствие, изображал в своем искусстве: козочки, селедки, красивые кудрявые люди, скрипачи, купцы, влюбленные…
Все персонажи и предметы ясно напоминали года его детства. У него была феноменальная энергия. За три года в Париже он написал сотни картин и познакомился с десятками людей. Известные поэты-авангардисты, быстро вошедшие в круг друзей Шагала, придумали множество терминов для его творчества. Они называли его искусство «сверхъестественным», «колористическим», «сюрреалистическим».
Любовь во время войны
Накануне Первой мировой войны Шагал вернулся в Беларусь. Он не покладая рук работал над своими гравюрами, редко выходя из комнаты, а затем сделал предложение Белле.
Ее родители были категорически против союза. Дочь богатых ювелиров, выходящая замуж за бедного художника, сына селедочника… Что скажут соседи? Но ни Марка, ни Беллу не интересовали, что о них скажут, и в 1915 году пара поженилась.
После революции
Шагал приветствовал революцию 1917 года. Он был взволнован тем, как быстро все менялось, его волновало то чувство освобождения, которое она давала. Он получил должность комиссара по делам искусств в Витебской губернии. Он привнес в работу свою неиссякаемую энергию.
Родной город виделся ему огромным пустым полотном. Он хотел украсить его дома яркими знаменами и фресками, знаменующими начало новой эры. Шагал хотел научить людей любить искусство. Так он и сделал. В первую годовщину революции город был раскрашен коровами и козами, к большому удивлению руководителей Коммунистической партии. Разочарованный своей витебской службой, Шагал вместе с женой и четырехлетней дочерью переехал в Москву, чтобы оформить Еврейский камерный театр.
Известность
Весь следующий год он преподавал живопись в международной школе для военных сирот. Но устал от жесткого коммунистического режима и малообеспеченного образа жизни. Он отправился в Париж.
За этим последовала лавина славы. Его картины выставлялись по всему миру, включая лучшие парижские, берлинские, кельнские, дрезденские, нью-йоркские, будапештские, амстердамские, базельские, пражские и лондонские галереи. Его жене и дочери больше не приходилось сводить концы с концами, безнадежно пытаясь найти кусок хлеба и зашивая чулки.
Парализован утратой
В 1944 году с художником случился самый большой шок в жизни. Его возлюбленная Белла, его единственное вдохновение, умерла. Затем последовала новость о том, что его любимый Витебск оккупирован гитлеровскими войсками. 15 февраля 1944 года в одном из нью-йоркских еженедельников было опубликовано обращение мастера кисти к «Моему городу Витебску».
«Мой дорогой Витебск, я давно не видел и не слышал тебя, с тех пор, как говорил с твоим небом и упирался руками в твои заборы. Все эти годы я, как опечаленный странник, мог только рисовать на своих картинах твое дыхание. Вот как я разговаривал с тобой, видя тебя во сне. Мой дорогой город, со всей твоей болью ты никогда не спрашивал меня, почему я оставил тебя давным-давно и чего я искал вместо этого.
Мы были врозь, но каждая моя картина олицетворяла твой дух и твое лицо. Я счастлив и горжусь тем, что ты стойко противостоял злейшему врагу человечества, я горжусь твоим народом, его творчеством и жизнью, которую вы построили. Лучшее, что я могу пожелать себе, – это услышать, как вы говорите, что я всегда был вам верен, иначе никогда бы не стал художником!» Более года Шагал не мог работать. Потом он бездумно взялся за незаконченную картину в углу своей мастерской.
Мир для холста
В 1947 году Марк Шагал вернулся во Францию, чтобы прожить там остаток своей 98-летней жизни на вилле The Hill в окрестностях Сен-Поль-де-Ванс на Лазурном средиземноморском побережье.
В 65 лет он женился на Валентине Бродской, которую нежно называл «Вава». Она, конечно, не могла сравниться с Беллой и изображена только на одной из его картин: простой, странно реалистичной, не летящей над городом, а сидящей. После того, как Шагал в 1922 году уехал из СССР, его называли французом, но он так любил свой Витебск, что почти на каждой картине изображал родной город.
Он проектировал фасад здания ООН в Нью-Йорке, создал новый дизайн интерьера для Парижской оперы, работал в Нью-Йорке над фресками Метрополитен-опера. Работая над своим пожизненным проектом иллюстрирования Библии, он посещал религиозные здания по всему миру, расписывал фрески, создавал витражи. Его холстом был весь мир. Он наполнил его цветом.
